| Главная » Статьи » Мои статьи |
Ложная типология и ложная интерпретация творчества Стальского
| Ложная типология и ложная интерпретация творчества Стальского «Сон разума рождает чудовищ» (из каприччио Франсиска Гойи). Обвинения в адрес С.Стальского настолько одинаковые и беспочвенные, что я решил вновь (об этом мной говорилось много) обратить внимание критиков на некоторые моменты взаимоотношений власти предержащих к творчеству поэта. Ничего нового по части «обвинений» к Стальскому не придумано и в статье Е.Добренко [1]. Отводя сталиниане ключевую роль в «идеологическом арсенале» советского искусства и формировании имперского мышления, автор совершенно безосновательно утверждает, что сталиниана становится основой культуры «большой семьи». На мой взгляд, к таким выводам исследователя приводит слишком поверхностный подход к форме и содержанию национальных культур разных как по ментальности, так и по культурно-историческому прошлому народов, вдруг оказавшихся в составе этой «большой семьи». Ведь революция застала национальные культуры на различных стадиях развития. Если некоторые народности до 17 года не имели ни письменности, ни государственности, то революция дала им и то, и другое. Народы же, имевшие в историческом прошлом государственные образования, устную и письменную культуру, были лишены даже мечты о воссоздании своей государственности; а культура всех народов СССР была искусственно нивелирована. (Но, то ли к сожалению, то ли к счастью, в культуре математические законы не действуют: зачастую сумма культур оказывается меньше ее слагаемых). К примеру, даже несмотря на наличие кавказско-албанской письменности в IV веке (см. Синайские тексты З.Алексидзе) в российской науке лезгин до революции принято считать бесписьменным народом. Поэтому нивелирование культур разного уровня, при исследовании народного или индивидуального творчества, может привести к искаженному пониманию роли народного или авторского творчества, чего не избежал и Е.Добренко. Также, на мой взгляд, не совсем корректно в паре обсуждать разные по творчеству, профессиональной подготовке и мастерству, миропониманию и грамотности людей – Сулеймана Стальского (поэта) и Джамбула Джабаева (акына), представителей совершенно разных культур (азиатской и кавказской). «Парадокс сталинизма состоял в том, – пишет Е.Добренко, – что русская революция, прошедшая под знаменем марксизма и просвещения, породила глубоко ретроградную культуру, для которой “восточная стилистика” оказалась наиболее адекватным оформлением. Это была культура отката в допросвещенческую эпоху. Отсюда и апелляции именно к консервативному, патриархальному “Востоку”, а не к ассоциируемому с модернизацией и просвещением “Западу”. Отсюда – и апелляция к фольклору, о значении которого для соцреализма говорил Горький». [1]. Думается, что автор умаляет роль восточной культуры, порожденной русской революцией, называя «глубоко ретроградной культурой» и рассматривая несколько однобоко. Ведь, кроме открытия акынов и ашугов для русской культуры (для местных культур они существовали всегда), русская революция дала возможность для развития также качественно иной плеяды национальных творческих кадров, пусть даже несколько заражённых социалистическими идеями. И, возможно, “восточная стилистика ”оказалась “наиболее адекватным оформлением” для демонстрации именно ашугско-акынской восточной культуры в русском культурном пространстве 30-х годов (после общероссийского писательского съезда 1934 г.). Но можно ли с полным правом считать, что эта культура явилась «культурой отката в допросвещенческую эпоху»? Опять-таки здесь нельзя сваливать всё в одну кучу. Нуждается в разъяснении и само высказывание М.Горького, что революция «открыла обильные родники народной сокровищницы, из которой народные певцы и поэты черпают полной пригоршней богатейшие образы, силу и вдохновение. Поэты многих народов, в т.ч. и лезгинские, из «обильных родников народной сокровищницы» черпали и до революции. Так как в упомянутой статье Е.Добренко речь идет о Стальском, мы поговорим о творчестве одного из драматических личностей советской литературы Сулеймана Стальского, поэта незаурядного, но оболганного социалистической действительностью; поэта творчество которого испытало на себе воздействие идеологии, в частности: «диктат», «агрессию», «унификацию», «фальсификацию», «мистификацию», «заавторство», «двойной перевод», «переперевод» или «обратный перевод»… [2]. Советское литературоведение не могло дать объективного представления о качестве литературного процесса, ибо критерием оценки творчества служили ориентиры классовости и партийности. В результате идеологических требований в литературе наметились унифицированные подходы и стандарты. Творческая жизнь С.Стальского приходится на несколько периодов: дореволюционный (до 1917), гражданской войны (1917 – 1920), революционный (1917 – 1920 – объявление автономии Дагестана на Чрезвычайном съезде народов Дагестана – 13.ХI), годы коллективизации (1920 – 1930), социалистического строительства (с 1930 до смерти поэта в ноябре 1937 г.). Поэзия Стальского – летопись времени, отражение судьбы и духа народа. Истоки ее неразрывно связаны с духовной культурой народа, имеющей многовековые корни. У лезгинских народов (в кавказско-албанской культурно-исторической и языковой общности) очень богатая материальная и духовная культура, устная и письменная литература разных периодов (античного языческого с древности по I век, античного христианского с 43 г. – по XII век, исламского с XII века по 1917 г., смешанного – советского и евразийского с 20-х гг. XX в.). Эта область малоизученная и ждет своих исследователей. Дабы хоть как-то ознакомить читателя с культурой лезгин, даем краткую историческую справку: После нашествия арабов, разрушивших единство и целостность Албанского государства, на ее территории возникал ряд христианских (Парисос, Хачен – южный Арцах, Гардман – левобережье реки Кур, Кусти-Парнэс и Дзоройгет…) и мусульманских (Арран, Шарван, Лакз…) государств. Их возглавляли известные исторические личности: Парисосские князя Сахак Севада, Григор-Хамам, Севада-Ишхананун, Йовханнэс-Сенекерим, Хетум, Хасан-Джалал, Хаджи Дауд, Фетали-хан… Имея свою государственность – Кавказскую Албанию (VIII – VI вв.до н.э. – XI в.н.э.), лезгины создавали удивительные образцы своей духовной и материальной культуры. С VII в.н.э. известны имена знаменитых поэтов и сказителей (зариев и мазанов), историков и ученых (чиравов и микитисов), которые творили свои произведения, помимо родного языка, и на языках тех стран, в которые в те или иные исторические промежутки частично или всецело алпанские (лезгинские) народы входили: на греческом, персидском, армянском, грузинском, тюркском и др. Известны имена целой плеяды знаменитых летописцев и поэтов: христианской Албании – поэт Давдак Картал (7 в.), Чамак и Ужал (8 век), историки Моисей Дасхуранви (7 век), Михитар Хаш (12 в.), деятели 13 века: Киракас Ганзахви, Хетум Патмич (Гайтон), Степаннос Орбели, Григор Патмич (Магакия), Сумбат Спарапет, Вардан Аравелци (Албанский), Давид Алавик (14 в.), Хасан Джалал (18 в.), Макар Бархудар (19 в.). А в исламизированной части Албании – Арране появились такие светила поэзии, как Низами, Хакани, Месхети (12 век), Кра Мелик (нач. 13 века), Ялцуг Эмин (17 в.), Кочхур Саид (18 в.), Етим Эмин (19 в.) и др. Известны также албанские правовые источники – церковные каноны (Каноны Алупаного собора V в. и Каноны Партавского собора 705 г., Каноны алупанского католикоса Симеона, Каноны Давида Алавика-Восточного) и светские законы – «Судебник» Михитара Хаша и «Судебник» Сумбата Спарапета. [3] (См. работы З.Буниятова; Ф.Мамедовой). Вряд ли Сулейман из села Стал догадывался хотя бы о существовании большинства поэтов прошлого. Но своей конгениальностью Сулейман отличался от своих предшественников, ибо знал творчество многих своих и восточных поэтов – Низами, Хакани, Месхети, Дехлеви, Саади, Хайяма, Кра Мелика, Ялцуг Эмина, Кочхур Саида, Етима Эмина, Стал Абдулгамида, а также сочинения своих современников Саяд Стальской, Чилик Абдулгамида и др. В множестве знал он восточные сказки и дастаны, притчи и легенды. Хорошо знал и свой лезгинский фольклор с бессмертным эпосом «Шарвили» и многими героическими песнями. Безусловно, весь этот духовный и культурный пласт явно или неявно подпитывал дух народа, дух сказителей и народных певцов – ашугов, изустных поэтов – мазанов и пишущих поэтов – зариев. О политическом содержании и поэтической форме. Для многих литературоведов творчество Стальского открытая страница, где все на виду, все известно, всё опубликовано. И «поскольку тексты “народных сказителей” (Стальского, Джамбула и других) печатались, что называется, “с колес”», - как пишет Е.Добренко, – то напрашивается вывод: в творчестве таких народных поэтов, (в данном случае речь о С.Стальском) и искать нечего. [1]. Но подобные заявления – наивное заблуждение. Во-первых, Сулейман Стальский никогда не был ни ашугом, ни певцом, ни народным сказителем, как он представлен в советской литературе, а был поэтом от Бога. Скорее, Сулейман для многих высокая гора, величие которой от наших глаз сокрыто туманом, пеленой времени и идеологии. Идеология открывала завесу там, где ей было нужно; представляла поэзию Стальского так, как ей было нужно, то есть искажала, перелицовывала, фальсифицировала по своему усмотрению. В изданиях С.Стальского опубликовано всего 279 стихотворений. Из них: 28 стихотворений чужие (в т.ч. 20 стихов сложены М.Разахановым, Г.Гаджибековым, Мусаибом Стальским и др., а 8 – Э.Капиевым). 9 стихотворений даны как продолжение других (в сборники включены и 2 черновых текста с их совершенными вариантами). Кроме того, 65 стихотворений нигде не печатались, а почти вся любовная лирика, около трети духовных стихов и сатирических апологов утеряны. 5 стихотворений являются обратными переводами лезгинского поэта И.Гусейнова с русских переводов, где тексты оригиналов Стальского искажены настолько, что И.Гусейнов принял их за неизвестные стихи Стальского. Стихотворения, издававшиеся в сборниках Стальского разных годов, как показал их текстологический анализ, проходили тщательную идеологическую цензуру. Поэтому большая часть из них в той или иной степени искажена (очищение от компрометирующих статус народного поэта строк и строф, от духовной лексики, переделка неугодных мест и дописывание за автора). Таким образом, в силу вышеперечисленных причин, значительная часть поэтического наследия Сулеймана Стальского оказалась вне литературного процесса и остается на сегодня недоступной не только для широкого круга читателей, но и для литературоведов. Как же тогда объективно судить о творчестве поэта, с кем история сыграла такую злую шутку? Для правильного и полного понимания личности Сулеймана Стальского и его творчества, я бы рекомендовал критикам следующую обязательную литературу: 1) Неопубликованные стихотворения С.Стальского с подстрочными переводами в рукописном фонде ДНЦ РАН; 2) Капиева Н.В. «Жизнь, прожитая набело», 1969; она же: «Скрещение дорог», 1990; 3) Корабельников Г.М. «От устья к истоку» в кн. «Дорога к образу», 1979; 4) «Сулейман Стальский в критике и воспоминаниях», 1969; 5) Нагиев Ф.Р. «Поэтическое наследие Сулеймана Стальского: проблемы текстологии», 2000; переизд. 2001; 6) Он же: «Поэт, давший имя эпохе», 2014; 7) Сулейман Стальский. «Не понять тебя, эпоха…». Неопубликованные стихи, 2009. (На лезг.яз.; сост. и изд. Нагиев Ф.Р.); 8) Сулейман Стальский. Новые переводы, 2014. (Подстрочники, предисловие, комментарии – Ф.Р.Нагиев, переводы – Чеканов Е.Ф.). Без изучения приведенной литературы и архивных документов исследование личности и творчества Стальского вряд ли будет качественным и полным. Так как на сегодня большинство переводов произведений Стальского на русский и другие языки оказались искаженными (изъятие и подмена текста, неадекватность перевода, подача чужих сочинений под именем поэта и проч.), то и судить по таким искажения о творчестве поэта некорректно. Сулейман Стальский в переводах Эффенди Капиева. Не повезло Стал Сулейману и с русскими переводами. Иные переводчики так переусердствовали, что в их весьма вольных изложениях Сулейман действительно выглядит лишь заурядным ашугом, поэтом-панегириком, воспевающим прелести социалистического рая и идейных вождей. На наш взгляд, для понимания истинного Сулеймана, к приписываемым ему поэмам («Думы о родине», «Серго Орджоникидзе», «Дагестан»), где лишь кроме отдельно взятых стихов ничего сулеймановского нет, к его так называемым речам и письмам, как и к сочиненным за Сулеймана и приписываемым ему «песням», следует относиться как к чужим текстам. Ибо все это заслоняют от нас образ настоящего Сулеймана. [см. 5, с. 58]. Проблема «Сулейман Стальский в русских переводах» нам кажется на сегодня особенно актуальной и важной для правильного и полного понимания поэзии С.Сулеймана русскоязычным читателем. Хотя между лезгинским читателем и поэзией Сулеймана переводчики и не стояли, но строго сориентированный идеологический отбор стихов, их выправление, «отредактирование», другие «меры предосторожности» издателей лишали читателя, в том числе и лезгинского, полноты восприятия поэзии этого очень национального, самобытного и мудрого поэта. Но изменилось время. Изменилась идеология. Наступила пора вернуть Сулейману свое сулеймановское, освободив его творчество от всего, что прилипало к нему за эти годы. Благо, держать правильный ориентир помогут неопубликованные стихи Сулеймана. (В настоящее время часть неопубликованных стихов Сулеймана Стальского издана. [4]. Особое место в искажении творчества Сулеймана Стальского занимают переводы, я бы сказал, вольные переложения, а чаще – самостоятельные сочинения Эффенди Капиева. Вопрос о взаимоотношениях, о «совместной литературной работе» С.Стальского и Э.Капиева крайне важная литературоведческая задача. Беспристрастное исследование продукта их взаимоотношений даст возможность более полно понимать творчество Стальского и ответит на многие возникающие вокруг их имен вопросы. Когда речь идет о взаимоотношениях С.Стальского и Э.Капиева, наблюдается тенденция приукрашивания, идеализации их взаимоотношений, возведения этих отношений до уровня крепкой дружбы. Но, в силу разных причин, отношения между этими достойными сынами своего времени были сложными и не всегда ровными. (Капиев почти на 37 лет был моложе Стальского; дата рождения Стальского 1869 г. неверная: согласно информации в посемейных списках 1886 года, поэт родился в 1872 году). На их отношения, безусловно, оказывало свое влияние и эпоха, где царила атмосфера подозрительности и всеобщего недоверия друг к другу. Часто в их отношения вмешивались и третьи силы, со своими личными интересами. Следует вспомнить, что Эффенди Капиев впервые увидел Сулеймана Стальского на 1 съезде писателей Дагестана в июле 1934 г. К этому времени московская бригада писателей уже побывала у Сулеймана, познакомилась с его стихами и оценила его поэзию. Именно благодаря хлопотам этой бригады, вопреки предупреждениям тех, кто, по свидетельству П.Павленко, утверждал, что «нужно показать лицо нового Дагестана, а не старого», Стальский августе 1934 года был приглашен на 1-съезд советских писателей. «В конце 1934 года, после известной оценки фигуры и значения Сулеймана Стальского, данной Максимом Горьким, ко мне обратился корреспондент «Правды» с просьбой помочь ему получить для праздничного номера газеты стихи Сулеймана. До этого я встречался с поэтом дважды»,– пишет Э.Капиев. (Обе встречи состоялись в 1934 году на съездах писателей Дагестана – в июле и СССР – в августе). [5, с. 39-44]. Третья (основная) встреча их произошла в апреле 1935 года, когда Э.Капиев и Н.Капиева впервые поехали в Ага-Стал к Сулейману. По поручению газеты «Правда» Капиев должен был взять у Сулеймана и перевести для первомайского номера «новую песню». По его словам Капиева, он записал тогда песню Стальского «Живое двигая вперед…» и уехал «очарованным увиденным, пораженным глубиной суждений Сулеймана о жизни и о поэзии». После этого по поручению «Правды» Капиев писал очерки о С.Стальском, из которых и складывался известный «Рассказ о себе». [5, с.44-69]. Стихотворения и тем более «песни» с названием «Живое двигая вперед…», с идеей, хоть мало-мальски близкой к «переводу» Э.Капиева, у Сулеймана нет. А что означает «живое» и как его «двигают вперед» – не поддается осмыслению. Осенью того же 1935-года года Э.Капиев уезжает из Дагестана в Кавказские Минеральные Воды. Но часто приезжает в Дагестан по вопросам перевода и издания стихотворений дагестанских поэтов, в том числе и С.Стальского. С течением времени Эффенди Капиев оказался как бы официальным помощником поэта. В его обязанности входило повсюду сопровождать поэта в его поездках, писать за него письма и выступления, словом, быть его личным секретарем. С этого времени все, что слагалось Сулейманом, все подстрочники для переводов и переводы, все что выходило под именем Сулеймана, прежде чем попасть в печать, должно было проходить через «цензуру» Эффенди Капиева, в т.ч. и различные политические заказы. Стихи Сулеймана тщательно очищались от опасных и нелицеприятных для социалистической идеологии мыслей. Выхолащивался живой и образный язык поэта, обильно разводя его политической терминологией. Русскоязычному читателю оставалось довольствоваться фальсифицированными переводами и подстрочниками, сделанными с идеологическим пристрастием. Капиев не знал лезгинского, а Сулейман – лакского и русского. Считается, что языком общения для них служил тюркский язык. Но здесь, говоря о тюркском языке, нужно заметить, что простонародный тюркский язык (не современный азербайджанский), которым владел Сулейман, и кумыкский, которым владел Эфенди, были почти разными языками. (Да и в наши дни кумык и азербайджанец плохо понимают друг друга). И вряд ли Эффенди и Сулейман могли свободно общаться на этих языках и понимать друг друга. Как вспоминали старожилы, современники Сулеймана, в случаях, когда нужно было подготовить русские подстрочники стихов Сулеймана, помогали сын поэта Мусаиб, учителя Балакардаш Султанов и Абужафер Мамедов. А переводчику оставалось их отредактировать с учетом идеологических требований. Ошибочность, беспочвенность и даже абсурдность крайностей в оценке творчества Стальского состоит в том, что критики опирались и опираются на вольные и искаженные переводы, прошедшие через фильтр идеологической цензуры; поэтому они выглядят некими шаржами или отражениями в кривом зеркале по отношению к своим оригиналам. Посмотрите, какие порой метаморфозы происходили со стихотворениями. Было: «Ты пришел наш рамазан, Теперь постов у нас не осталось. Ни муэдзина, ни азана не слышно, Теперь, в мечеть призыва не осталось» (подстрочник с оригинала). Стало: «Опять пришел проклятый рамазан, У нас постов для тебя нет, Старых служб в мечетях и азанов, И призыва в мечеть больше нет» (подстрочный перевод с искаженного текста). Часто тексты «нужных стихотворений» или соцзаказов также составлял Э.Капиев. Вот одна из таких заготовок-автографов Капиева для Стальского [2, с.163-164]: «Дагестанский Областной комитет партии неоднократно командировал его сопровождать поэта в Москву»,– пишет Н.Капиева. Из Кавминвод Э.Капиев к Стальскому приезжал лишь дважды. Э.Капиев был с ним и в апреле 1936 года когда С.Стальский лечился в кремлевской больнице и получал орден Ленина. Последняя их встреча, как пишет Н.Капиева, состоялась в июне (7 числа) 1936 года: «были в Ашага-Стале у Сулеймана…». [6]. Лишь два с половиной года длилось творческое содружество молодого писателя Э.Капиева и старого поэта. Два с половиной года, которые были очень плодотворными для Эффенди Капиева и принесли ему всесоюзную славу как переводчику Сулеймана Стальского и как автору записи документальной повести о Сулеймане «Поэт». За этот короткий период знакомства встречи Э.Капиева с Сулейманом Стальским были редкими и кратковременными. В подобных условиях говорить о какой-то долгой совместной, тем более качественной работе не приходится. Возможно, поэтому и основным принципом, который выбрал для себя Э.Капиев при переводе С.Стальского, была формула В.А.Жуковского: «Переводчик в прозе – раб. Переводчик в стихах – соперник». «Ныне она стала почти банальностью, да и самый смысл ее оспорен. Но Капиев принимал ее за одну из исходных истин переводческого труда… Читая сегодня ранние переводы Эффенди из Стальского, видишь, какие пагубные следы оставила на них спешка, сколько в них безвкусицы, как они попросту подчас неумелы»,– пишет Н.Капиева. «Капиев взял на себя смелость прикоснуться к творческой работе поэта, – пишет Н.Капиева. – Так возникло не одно стихотворение Стальского, запечатлевшее события строительных будней 30-х годов, раздумья поэта, его обращения к читателям. Так возникла поэма о Серго Орджоникидзе. Так незадолго до кончины Сулеймана родились «Думы о родине». [6]. К слову сказать, оригиналов этих поэм (как и многих других посвящений), появившихся на русском языке, никогда не было. Капиев работал над ними тогда в 1936-37 годах в Пятигорске. Руководством к действию в своей переводческой работе Э.Капиев принимает слова, якобы сказанные ему однажды в беседе С.Сулейманом: «Вот вы грамотные люди, все верхом, а я – пешком, и мне трудно догнать вас и время. Подсадите меня! Не надо меня ждать, сдерживая коней, пока я догоню вас, опираясь на палку, – я стар, недолго еще сопутствовать вам – пристройте меня, юноши, рядом с собой в седле и правьте дальше». [9, с.47]. Непонятно, в связи с чем и по какому случаю было это сказано Сулейманом, но Капиев воспринимает его как руководство к действию: «… и я понял свою задачу, – пишет он, – надо держать поэта в седле современности, помочь ему, неграмотному, но мудрому одаренному ашугу, которому выпала великая доля быть трибуном своего народа, не отставать от времени и быть впереди его <…> И вся моя работа с Сулейманом исходила из этого требования самого Сулеймана». «Сулейман, сам того не зная, очутился на большой высоте. Каждый вздох его слышала вся страна. Здесь нужно было быть поэтом большого политического кругозора и огромной эрудиции, полным творческих сил, чтобы достойно держаться в вышине», – говорил Э.Капиев в докладе на совещании фольклористов в 1940 г. в Москве. [9, с.47 – 48]. Для понимания переводческого метода Капиева достаточно привести хотя бы такой пример сопоставления: Подстрочник оригинала Счастливы дни у отца, Умное чадо коли будет. Исполняя любой наказ, Смышленым коли будет. [2, с.158].Перевод Капиева Семью советскую любя, С прекрасной справишься задачей. Коль сын отважнее тебя, Гордись отцовскою удачей. Нужно сказать, что Сулейман Стальский крайне болезненно реагировал на факты постороннего вмешательства в святую святых его поэзии. «Не нужно к моей арбе приделывать чужие колеса», – говорил в таких случаях Сулейман. И поэтому тяжело больной поэт не на шутку рассердился, когда случайно узнал о выходе двух книг под его именем в разных издательствах: в Пятигорске (28.12.1936г.) – «Поэма о Серго Орджоникидзе, любимом сподвижнике и друге великого Сталина» в переводе Э.Капиева; в Москве (4 кв. 1936г.) – «Стихи и песни» в переводе Э.Капиева и др. Когда его ознакомили с переводами Капиева, Стальский был разгневан. Во-первых, у некоторых переводов лезгинских оригиналов не было. Во-вторых, его стихи до неузнаваемости были изменены. И поэмы о Серго Орджоникидзе (с не характерным для поэта предлинным подобострастно предлинным названием) также не было (у Стальского лишь небольшое стихотворение «На смерть Серго Орджоникидзе»). Конечно же, на издание этих переводов (не согласованных с ним и не одобренных им) поэт согласия не давал. Более того, издание и выход книг от него скрыли (может, думали, что тяжело болевшего поэта к тому времени уже не станет). О выходе книг Стальский узнает случайно за два с лишним месяца до смерти. Поэтому, узнав о содержании книг, и заметив «грязных свиней в своей белоснежной отаре», больной поэт приходит в ярость. Именно о таком состоянии свидетельствуют продиктованные им гневные письма в адреса обоих издательств. В Северо-Кавказское краевое издательство: «Сборник вышел из печати еще 28/Х11-36г. Я, как полноправный хозяин своих плодов, совершенно не знал до самого 3/Х-37г., и это дело со мной не согласовано и разрешение на это с моей стороны не дано… Считаю своим долгом поэта опротестовать такие действия и беззаконие и прошу срочно объяснить, как это получилось, и почему я не знал об этом. Народный поэт Дагестана Сулейман Стальский. 6/Х-37г.». [7]. В Госиздательство «Художественная литература»: «Раньше подстрочники к моим стихам делал Гаджибеков, после – Капиев. Теперь Гаджибеков оказался в тюрьме, а Капиев – в Пятигорске. Капиева я не вижу, и к нему у меня доверия полного не осталось после того, как от меня скрыли выход моих книг… 6/Х-37г.». [7]. Сулейман Стальский, серьезно обиделся и порвал творческое содружество со своим переводчиком, отказался от двух переведенных им книг, а в очередной приезд даже не впустил в дом. «Я тогда оказался в трудном положении», – признавался Э. Капиев. Последняя встреча состоялась в октябре 1937 года, когда Э.Капиев и Н.Самурский приехали к больному Сулейману за месяц до его смерти. Тогда Н.Самурский примирил Стальского с Капиевым. Старый и больной поэт великодушно простил молодого Капиева; только упрекнул его, сказав: «О, Габиб! Тебя следовало бы повесить на первом попавшемся дереве, но, проходя под этим деревом, следовало бы плакать». Политические преследования и идеологический прессинг. В советской литературе Сулейман Стальский представлен как «певец советской власти и большевиков», прикрепив к яркому поэту-сатирику ярлык ашуга. Но значительная часть его стихотворений, которые несут большую духовно-эстетическую нагрузку не опубликована. Важно отметить, что значительная часть произведений поэта (духовная и любовная лирика, сатирические апологи, осуждающие некоторые методы и издержки социалистического строительства, поэзия периода гражданской войны, стихи – разочарования последних лет жизни и проч.) все еще не издана. Многие сочинения безвозвратно утеряны или специально уничтожены идеологической цензурой, дабы сохранить сложившийся идеологизированный глянцевый образ народного певца. Очевидно, это нужно было для удержания Стальского «в седле времени», как говорил Э. Капиев. Скорее всего та часть произведений, от которой поэту предлагали отказаться, после его смерти безвозвратно утеряна. Ведь еще в 1933 г., желая наказать непослушного поэта, работники НКВД и Обкома ВКП(б) перед Стальским ставили условие: или он должен отказаться «от большей части» своих «крамольных» стихов, или его вообще не будут печатать. На листке биографии Сулеймана Стальского, составленной в форме письма-ответа на некий запрос из обкома ВКП(б) от 9 января 1933 года, имеется такая приписка: «По поводу о стихотворениях <…> забраковать большую часть, а принимать меньшую – на это я не соглашусь. Если же забракуете меньшую, а примете большую – я дам согласие. Но я вас прошу, вас по возрасту младших, а по правам <…> старших товарищей, прошу, если я вам нужен еще, то примите мои слова». [7]. О том, что Стальский подвергался политическим преследованиям, говорили его современники, в частности Г.Алекберов, завотделом печати и издательств Дагобкома ВКП(б): «До 33-34 годов некоторые работники, занимавшие руководящие посты, старались затирать Сулеймана, спекулируя на том, что он не получил специального образования, что он «не обладает политической эрудицией». [8]. Большевики обвиняли Сулеймана в религиозности, в критическом отображении реалий социалистического строительства, в непонимании политики партии, в сочувствии врагам народа и революции. После распада СССР все обвинения полярно изменились. Теперь стали называть поэта атеистом-безбожником, ему ставится в вину чрезмерное воспевание революции и его вождей. Хотя нисба (псевдоним) поэта «Стальский» означает «из села Стал», некоторые критики (Вл. Солоухин) поспешили обвинить поэта в угодливости Сталину. Сулейман не был человеком ни слепо верующим, ни без веры. Он жил с богом в душе. Не следует делать из него и молчаливо-послушного сторонника социалистических идей и пути диктатуры большевизма. Кстати, несмотря на все уговоры, он и так не вступил в ВКП(б). Одинаково не любил и алчных мулл, и продажных судей, как старой, так и новой России. Одинаково клеймил своим хлестким стихом и старых мурсалханов, новых красных беков и лжекоммунистов. Всем сердцем принимая революцию, как избавителя от старого гнета, поэт тут же сомневается в путях и методах строительства нового строя: «Братья! Почему наша тучная свобода вдруг так захирела?!», «Друзья! мы вышли на неверную дорогу...», «... Почему вкус нашего меда таким кислым оказался?» И это стихотворение (1925 – 1930 гг.) посвящено деяниям вождей социализма: Строят широкие дороги, Ровные мостовые из камня. У светлого дома, что ты построил, Косые стены вышли ведь. Безбородый импотент, клоун, Он единственный цирюльнику нас. Наш резной изящный посох Твоему ослу подхвостником стал ведь. (Подстрочный перевод). [4, с.16]. В это смутное время 30-х годов каждый по-своему выражал свой протест: кто злобно молчал, кто показывал кукиш в кармане, а кто тайно писал «в стол». Но были и такие, кто открыто и бесстрашно, даже безрассудно боролись за свои идеи и гордо шли на эшафот. Стальский не был активным борцом, не был замечен в заговорах, не участвовал в каких-либо группах. То, чем он занимался, было его повседневной жизнью, многолетней привычкой человека-труженика, который хорошо разбирался как в труде земледельца, так и в мастерстве стихотворчества. Он не думал ни о последствиях, ни о карьере, а слушался лишь веления мудрого, познавшего добро и зло сердца. Поэтому он выражал сочувствие жестоко подавленному Кюринскому восстанию лезгин под руководством Хаджи-эффенди. Поэтому он смело защищал объявленных врагами народа Н.Самурского, Г.Гаджибекова и др. Поэтому он игнорировал заказ власти предержащих НКВД и ВКП(б), когда его, больного, вызвали из своего селения в Махачкалу, чтобы на праздник 20-летия Октября, он сочинил стихи о враге народа Нажмудине Самурском. За игнорирование «государственным заказом» обкомовским и энкэвэдовским руководителями больному поэту было нанесено грубое оскорбление, что и стало причиной его смерти. Несмотря на отказ Стальского от «браковки» своих стихов или от их «исправления», с 1934 года к его произведениям открыто применялся именно такой подход. С этого времени ожесточается цензурный контроль над его произведениями, что умножило число искаженных текстов. А с 1936 года, когда тяжело больной поэт слег, и после его смерти пошла неприкрытая фальсификация его произведений, и стали появляться «заавторские» (написанные за Стальского) посвящения. Запущенную властью машину фальсификации образа поэта не остановила даже смерть поэта. О посвящениях Сулеймана Стальского. Неудивительно, что и Сулейман Стальский, как многие поэты его времени, посвящал стихи разным персонам и событиям, в том числе и сильным мира сего. Особенно беспокоят и докучают всевозможными просьбами и заказами после 1935 года. А в 36-37 годы такие посвящения за поэта стали писать и его секретари. Хотя число посвящений у Стальского весьма невелико, но и они «огранены» под идеологические потребности времени не в меру старательными переводчиками. А кто тогда не грешил панегирикой? Не устояли Блок, Маяковский, Булгаков, Пастернак… Здесь важно понять, что есть главным стержнем поэзии Сулеймана. Ведь даже выполняя идеологические заказы, которые отнимали у старого, больного поэта физические и духовные силы, заказы, которые обкрадывали драгоценное время для создания настоящих стихов, Сулейман оставался, верен себе. Слишком высока была его духовная, этическая планка настоящего поэта, человека. Истина всегда жила в нем. Ибо, как писал Ф.Ницше, «истинный мир, достижимый для мудреца, для благочестивого, для добродетельного, он живет в нем, он есть этот мир». Каждое посвящение Стальского (если оно сочинено поэтом) имеет свою предысторию. Среди них действительно продиктованные сердцем стихи («На смерть Ленина», «Послание Гаджибеку», «На смерть Эмир-Гамзы-бека», «М.Горькому» и др.). Есть произведения, которые хоть и сочинены как бы «по заказу», «по напоминанию», «по предложению», также напитаны особым душевным теплом («Пушкину», «Музею детской книги», «Сталину», «Красной армии», «Героям Испании» и др.). Но среди одической лирики есть и такие, что сложены больным поэтом вяло без души, видимо, лишь бы скорее отделаться от этого бремени. К этому ряду можно отнести посвящения различным датам, ответы на многочисленные письма из редакций и от частных лиц. Но есть и другой, особый ряд посвящений, которые не принадлежат Стальскому. Видимо, эти посвящения сочинены сердобольными» секретарями-помощниками за больного поэта (особенно в 1936–1937гг.). Ведь Стальский и в посвящениях, прежде всего, оставался самим собой. Посвящения Стальского отличаются сулеймановским мастерством, глубиной мысли и горским достоинством. А заавторские опусы (сочиненные за Стальского) отмечены печатью ремесленничества и узнаваемы своей неуклюжестью и непрофессионализмом. О факте грубого вмешательства в творчество поэта свидетельствуют переводы Капиева, оригиналы которых, никогда не существовали на лезгинском языке. Стихи со странными, заискивающе длинными названиями впервые появились в русских переводах (некоторые из них переводились обратно на лезгинский язык): К таким сочинениям относятся «Я буду петь большевиков», «Живое двигая вперед», «Прошу слова», «Мое письмо к народу», «Верховному суду», «Крепость нашей власти», «Песни», «Думы о родине», «Посвящение второй годовщине со дня смерти дорогого товарища Кирова», «Поэма о любимом друге и верном ленинце товарище Серго Орджоникидзе», «Принимая от товарища Калинина орден Ленина», «Светочу мира любимому Сталину» и др.). (Очевидно, и Е.Добренко под «солнцеликим вождем» имеет в виду это капиевское сочинение). Если учесть, что, согласно сложившейся тогда поэтической традиции, Стальский никогда не давал названия своим стихам, неимоверно громоздкие и подобострастные названия служат отличительным показателем имитации под сулеймановский стих. Среди посвящений Стальского известным людям встречаются не только хвалебные оды, но и раскрытие негативных действий чиновников и вождей. Вот как реагирует поэт на указ Сталина об образовании автономии Дагестана в ноябре 1920 года. Дело в том, что на первый съезд дагестанских народов не были приглашены делегации от Южного Дагестана, вероятно, дабы избегнуть вопроса о границе с Азербайджаном. Ибо, после объявления Азербайджанской социалистической республики и Дагестанской автономии, граница между этими республиками разделяла лезгинский народ на две части. Подстрочник: На нас такое несчастье, беда Пришла, жаловаться кому? Какой-то грузин к нам явился, Погляди, что за указ нам принес. [4, с.47] Но идеологические секретари не пропускали такие стихи. Они цензурировали каждое слово поэта. Вот, к примеру, в посвящении к Сталину Стальский обращается к нему на равных. Но переводчика это не устраивает: Было: «Рабочий класс объединив, Всех соратников сплотив, Гору насилия ты с нас Железным ломом опрокинул» («Ленину». Подстрочник). Стало: «Железным ломом горы зла Тобой разрушены дотла, Заря над родиной взошла, Вселенной зодчий – Сталин» («Светочу мира, любимому Сталину». Перевод Э.Капиев). Таков примерный механизм фальсификаций стихотворений Сулеймана Стальского. Поэтому не приходиться удивляться разномастным оценкам критиков после таких слащаво-подобострастных восточных восхвалений типа: О, Сталин, ты – падишах падишахов. Ты – султан султанов. Ты – царь царей. Ты – выше белого царя. Один бог знает, откуда откопал уважаемый мной Ю.Борев эти реверансы для своей «Сталиниады». Позже, когда я познакомил его с оригиналами Сулеймана, Юрий Борисович Борев признал ошибочность своей оценки творчества Гомера ХХ века только лишь на основе искаженных переводов и выразил свое «Раскаяние по Сулейману» [9]. Миф о безграмотном ашуге. В советском литературоведении сложился ложный стереотип по отношению к Сулейману Стальскому. Благодаря высказыванию М.Горького на I Всесоюзном съезде писателей в 1934 году о том, что на него «произвел потрясающее впечатление ашуг Сулейман Стальский», за поэтом вместе с оценкой «Гомер ХХ века» прочно закрепился и ярлык ашуга. Время требовало, выбирало людей, которые стали бы проводниками в жизнь новых идей. Таким хотели видеть и Сулеймана, «певца из народных масс», которого «открыла и вознесла революция». Поэтому был искусственно культивирован хрестоматийно-глянцевый образ Стальского-Гомера ХХ века. А для придания этому образу некоторой таинственности и экзотичности, был придуман миф о «безграмотном ашуге». Тщательно отбирались и стихи, отсеивая все то, что могло навредить рафинированному образу «народного ашуга». А его стихотворения стали называться песнями в прямом смысле этого слова. Людей, неискушенных в традициях восточной поэзии, видимо, вводило в заблуждение особое протяжно-напевное чтение Стальским своих стихов. Но эта манера в корне отличается от ашугского песенного исполнения под обязательный аккомпанемент чангура. Да и по жанру, и по форме, и по духовной сути ашугская поэзия значительно отличается от поэтических шедевров Стальского. Многие исследователи, как это вытекает из их исследований, используют понятие «ашуг» в семантическом ряду «народный поэт», «национальный поэт», «поэт из народа», «неграмотный поэт», «поэт устного жанра», «сочиняющий устно поэт», «поэт-импровизатор» и т.п., то есть поэт, не похожий на известных им до сих пор пишущих поэтов. Такое понимание мы встречаем у многих литераторов, в частности Э.Капиева, у Г.Корабельникова. Так, видимо, представлял это и М.Горький, называя С.Стальского ашугом. Но понятие ашуг на востоке имеет два конкретных значения: 1) ашуг – влюбленный и 2) ашуг – сочинитель-импровизатор песен, который, странствуя с чангуром, поет свои песни и тем зарабатывает на пропитание. Как известно, Стальский не занимался таким ремеслом, ибо не был ашугом, не участвовал в ашугских состязаниях, не пел под чангур свои стихи, и песен у него нет. Струнный инструмент чангур является обычным атрибутом в лезгинской семье, его вешают на стену, даже если хозяин не умеет на нем играть. В своих стихах сам Стальский ни разу не называет себя «ашугом», а называет себя только – «шаир», то есть поэт (не «певец- исполнитель» и не «импровизатор», хотя, как большой мастер, не был лишен и дара импровизации). И в приводимом Е.Добренко для примера подарочном издании «Сталинская Конституция в поэзии народов СССР» информация о С.Стальском и его поэзии как «ясные и мудрые в своей простоте, идущие от тех же восточных форм, ашугские песни народного поэта-орденоносца Дагестана Сулеймана Стальского» несколько неточна: у С.Стальского не было и нет ашугских песен, ибо он не был ашугом. Безусловно, как и у многих национальных поэтов, творчество Сулеймана Стальского подпитано фольклором. Но, пользуясь традициями в поэтической культуре, Стальский стал новатором в поэзии. Смелым и новаторским шагом является придуманная поэтом форма сатирического политического аполога. Новаторством является и его неприкрытый реализм в изображении событий, которым он был свидетелем. Стальского нельзя называть безграмотным. Да, он не умел читать и писать. Но, по свидетельству его современников, в частности Э.Капиева, «память у него была феноменальная, он держал в голове многие тысячи строк своих и тысячи строк чужих стихов. Он творил просто, как говорил». [5, с.59]. Касаясь вопроса о неграмотности Стальского, нужно учитывать восточную традицию устной просвещенности, когда известные мазаны (поэты), жеряхи (целители), максаны (мудрецы), владея богатыми и обширными знаниями своего времени, обходились без письменной грамоты. По свидетельству П.Павленко, Стальский, кроме своего родного лезгинского, «владел тюркским, иранским языками. Это был человек острый на слово, остроумный, любивший мудрую пословицу и поговорку, которых он знал несметное количество. Он знал также много лезгинских, тюркских и иранских стихов. Он помнил наизусть около двухсот песен и поэм Етима Эмина, своего учителя в поэзии». [5, с.13]. Кроме того, поэт знал много сказок, народных песен, легенд и притч. Читал наизусть тысячи строк из Низами, Хакани, Саида, Е.Эмина и других поэтов. (Кстати, значительная часть творческого наследия Етима Эмина записана Гажибеком Гаджибековым у Сулеймана Стальского). К концу жизни Стальский немного понимал по-русски. То есть, несмотря на то, что не владел письменной грамотой, Стальский был одним из мудрых и передовых людей своего времени. Самым весомым и убедительным аргументом, развенчивающим надуманный «миф о безграмотности», служит его мудрая высокая поэзия, истоки которой в жизни народа, в его фольклоре и традициях, культуре и истории. Миф об отсутствии до революции письменности и литературной традиции у лезгин. В советскую литературу был запушен миф о дореволюционной безграмотности лезгинского народа, об отсутствии письменности у народа, поменявшего в своем развитии несколько алфавитов (алпанский, арабский-аджам, латинский, усларовско-казанфаровский, кюринский, кириллицу). Очевидно, миф был придуман для поднятия всемирно-исторического значения Октябрьской революции. Но на то он и миф, что рассыпается при первом же обращении к реальному историческому и культурному прошлому лезгинских народов, составлявших (VIII в.до н.э. – XI в.н.э.) население Албании Кавказской. Конечно же, в лезгинской поэзии Сулейман не вырос на голом месте. Он был достойным продолжателем целой плеяды великих зарийев и мазанов, поэтов и писателей, живших на территории древнего албанского государства, простирающегося от линии озер Урмия – Ван – Гелама (Севан) до Дербента (Чула). В Кавказской Албании и после ее падения в Лакзе (Лезгистане) были известны историки-летописцы Моисей Дасхуранви (VII в.), Мовсес Каланкатуйк (Х в.), Михитар Хаш (XI в.), поэты-зарии Давдак Картал (VII в.), Чамаг и Ужал (VIII), Низами, Хакани, Месхети, Кра Мелик (XII в.), Юсуф ал Лакзи ад-Дербенди (XII в.), Мушкур (ХVI в.), Ялцуг Эмин (ХVII в.), Лейли Ханум и Бука (ХVIII в.), Кочхур Саид (ХVIII) и Е.Эмин (ХIХ), Мирза-Али аль-Ахты (ХIХ) и мн.др. Безвестные мазаны-сказители сохранили народные предания, сказки, эпические произведения. У лезгин были знаменитые ашуги-исполнители Кариб, Ширин, Абдул, Нусрет, Сакит и др. Произведения названных мастеров различны как по жанру, так и по форме. Заключение Е.Добренко, что «соцреализм в национальных культурах начал формироваться в условиях, когда большинство из них не имели не то что литературной традиции, но даже письменности» для лезгинской культуры с ее письменностью (с IV в.), устной и письменной литературной традицией (с VII в.), не подходит. Безусловно, в своем развитии устная поэтическая культура лезгинских народов – кавказских албан развивалась вместе с письменной, взаимодействуя и взаимно влияя друг на друга (хотя устная культура была первичной). Безусловно, в своем развитии устная и письменная поэтическая культура прерывалась в связи с непрерывными войнами со внешними врагами и менялась в формах передачи, оставаясь по духу национальной. Поэтов-устных сочинителей в Лезгистане называют мазанами. По поэтическим критериям творчество мазана отличается от творчества поэта лишь тем, что мазан не записывал свои сочинения на бумаге, а сохранял их в памяти. Исходя из истории духовной культуры и традиций лезгин, Сулейман Стальский – великий мазан. А исходя из понятий современной литературы, Сулейман Стальский – великий поэт, отразивший не только свое время, но и прозорливо и мудро предсказавший многие сегодняшние процессы. Доказательством тому является его нестареющая, всегда актуальная поэзия. Таким образом, бесписьменная литература лезгин отнюдь не является плодом революционной культуры, как заявляет Е.Добренко. Бесписьменная литература у лезгин существовала с незапамятных времен. В этом ряду поэтический эпос «Шарвили», в котором описываются события около трехтысячелетней давности, героические песни «Черная голова», «Всадница, гарцевавшая на скале», «Каменный мальчик», более пятисот народных песен и мелодий…На унавоженной почве устной бесписьменной литературы и развилась письменная литература, которая в своем развитии не раз возвращается к фольклору. А заявления Е.Добренко и прочих критиков о том, что «связь продукции советских “гомеров” с литературой опосредована», что «Стальский был безграмотным, а письменность лезгины получили только после революции», что поэзия Стальского «связана только с фольклором» [1], на фоне лезгинской исторической культуры выглядят совершенно некомпетентными. Что касается вопроса о грамотности населения, так нужно бы учесть следующее: 1) албаны-лезгины еще в 43 году от апостола Елисея (на 270 с лишним лет раньше Рима и Армении) приняли христианство; 2) уже в IV веке имели свою албанскую письменность; 3) по свидетельству албанского историка Моисея Дасхуранви, при царе Вачагане Благочестивом (IV век) в Албании при церквях было открыто множество школ, где обучались дети; ведь церкви были в каждом населенном пункте. И не случайно в Албании появилось множество известных в мире ученых, поэтов, духовных лиц. То же самое можно сказать и о мусульманском периоде, об исламизированной части Албании. После многовековой культурной спячки, вызванного арабским нашествием, с 11-12 веков начинается духовное возрождение лезгинских народов. И в мусульманский период в каждом селе имелся мечеть (а в больших населенных пунктах – и по несколько), а при каждой мечети действовало учебное заведение – медресе, где учились дети и юноши. К примеру, в селении Ага-Кран (Ага-Стал) имелось три медресе, два из которых были открыты Атлуханом эфенди, двоюродным братом Магомеда Яраги. Здесь преподавали теологию и астрономию, математику и философию, естествознание и медицину, поэзию, арабский, тюркский и персидский языки. В медресе переписывались сотни книг по различным областям. В этом медресе учился и сам молодой Магомед Яраги, а также Етим Эмин. Муалимами (учителями) в медресе были его сыновья Абдулгамид эфенди, Абдулвагид эфенди, дочки Фатимат и Галимат. Медресе и всё письменное наследие рода Атлухана эфенди было сожжено после подавления бунта 1877 года против насилия наместников русского царя. Абдулгамида эфенди, как одного из предводителей бунта, казнили через повешение в Дербенте, а его братьев выслали в Сибирь. Проблемные вопросы сулеймановедения. Прав Е.Добренко, что в силу вовлеченности многих участников (от переписчиков до редакторов и издателей) в творческую кухню устных поэтов (в нашем случае Стальского), тексты их «связаны с целым рядом специфических проблем текстологического свойства». Результаты текстологических исследований поэтического наследия Сулеймана привели к следующим выводам: Более двух третей поэтического наследия Стал Сулеймана вообще не печаталось (небольшое число стихов из его духовной поэзии впервые вышли в сборнике 1994 г., несколько стихов было напечатано в журнале «Лезгистан» [10, с.103-112]; какая-то часть из наследия Стальского по сей день находится в частных коллекциях. Из стихотворений, вышедших во все известные сборники поэта, нет почти ни одного, к которому в той или иной степени не прикасалась чужая рука (очищение от слов духовного обихода, разбавление текстов революционной, идеологической терминологией, именами вождей и т.п.), а смысл некоторых стихотворений искажено настолько, что, они стали антиподами по отношению к соответствующим оригиналам («Против поста», «Утренняя звезда», «Бандитам» и др.). В поэтическом наследии поэта накопилось много балласта, внесенного переписчиками, собирателями, редакторами, корректорами, переводчиками… Почти все так называемые приветствия, письма и речи поэта на сегодняшний день нельзя считать принадлежащими Сулейману ввиду того, что они писались разными людьми на потребу конкретного времени и события. Творчество поэта настолько далеко от жанра поэмы, что «Дагестан» и неоконченная поэма «Сталин», созданные по соцзаказу и являющиеся, по свидетельству современников (А.Назаревич, С.Липкин) коллективным трудом многих литераторов и ученых, не должны служить критерием оценки творчества поэта. (Поэт просто перекладывал на рифму те исторические факты, которые диктовались ему приставленными для этого специальными помощниками. (Настроение больного поэта, обремененного принудительными идеологическими заказами, очень хорошо угадывается в стихотворении – обращении к Гаджибегу Гаджибекову): За слова эти не осуждай: Я оказался в тяжелом положении. Огромное толкование ждут от меня,– Историю трех десятилетий, Гаджибег. Я вынужден спешить, Отказаться невозможно. Стал Сулейман – бедолага, покладист нравом, Гаджибег (подстрочный перевод). [11, с.146]. Вероятно, здесь речь идет о навязанной старому и больному поэту поэме «Дагестан». А поэмы «Думы о родине» и «О Серго Орджоникидзе» (лезгинских текстов их никто и никогда не видел) являются чисто плодом желания заказчиков и фантазии их исполнителей. «Мелодия Сулеймана, оркестрованная Капиевым», – как заметила Н.Капиева. [6, с.75-78]. Переводы на русский язык (кроме нескольких переводов С.Липкина, Н.Ушакова, А. Кардаша и переводов 48 стихотворений Е.Чеканова) настолько далеки от своих оригиналов, что поэт еще при жизни вынужден был отрекаться от обеих книг, вышедших в 1936 году в Москве на русском языке. Сулейман настолько был разочарован случившимся и так это переживал, что порвал всякие связи с переводчиками, пустивших «грязных свиней в его чистую белоснежную отару». Подобная вольность в переводческом деле привела и к другого рода метаморфозам. Разница переводов с оригиналами дала повод некоторым литераторам утверждать, что оригиналы этих стихов якобы утеряны. И они стали переводить эти же неадекватные переводы обратно на лезгинский язык, вводя еще большую путаницу в дело изучения творческого наследия Сулеймана Стальского. Таковы стихи, переведенные обратно на лезгинский язык поэтом И.Гусейновым с русских переводов «Мусульманину», «Семью советскую любя», «Песня», «Я буду петь большевиков» и др. [12]. В то же время Э.Капиев браковал, как политически неблагонадежные ряд стихотворений, в частности прекрасные стихи, посвященные сбору утильсырья и казакам. [5, с.48, 55]. Как известно, Сулейман Стальский не знал заискивания перед властями предержащими, а обращался к ним и в реальности, и в стихах на равных. Поэт не пользовался государственными привилегиями, не получал для своей большой семьи квартиры в городе, а жил в своем маленьком сельском доме. Он был и оставался скромным в жизни; держался дальше от подарков и даров, вел довольно простой и аскетический образ жизни. Это его качество отмечали все, кто с ним так или иначе встречался. «Я и не сумел бы сберечь свое достоинство, – говорил Сулейман, – если голова бы закружилась. А достоинство поэта – первое, что надо беречь. Ибо достоинство поэта есть достоинство его земли». [5, с.63]. На все вопросы, возникающие относительно Сулеймана Стальского и его творчества, отвечают его стихи. А для этого нужно издать полный сборник освобожденных от искажений и фальсификаций стихотворений поэта. Только адекватные переводы его восстановленных и не изданных стихотворений должны стать мерилом поэтической состоятельности творческой личности Сулеймана Стальского. А до этой поры любая другая работа (составление словарей языка и рифм поэзии Сулеймана, изучение его поэтики, исследование и оценка его творчества) становится неполноценной и преждевременной. Непреходящая ценность и актуальность поэзии Стальского. Поэзия Сулеймана из села Ага-Стал была также первой связующей нитью между двумя литературами: дагестанской и русской. Посмотрите, как близки музы поэтов, которых разделяет целый век, Гавриила Державина и Стал Сулеймана: «Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: бог. (Г.Р.Державин). «Аллаха сведущим пером Никто другой писать не сможет. Весь даже род людской умом Узреть его, объять не сможет. Вне времени он и незрим, К советам не привык чужим. Тот, кто советуется с ним, Его глагол слыхать не сможет» (С.Сулейман). Стальский любил Пушкина. Между ними существуют какие-то мистические связи. Оба родились в мае: Пушкин – 26 мая, Стальский – 18-го. Гармонично и в унисон пророческим словам Пушкина «слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык» звучат и сулеймановские строки о Пушкине: «...И всюду гений твой проник, Неисчерпаем, как родник, Лезгин, аварец и кумык Пить из него отныне стали». Удивительно похожи и смерти этих двух гениев, рожденных в мае. Пушкин пал на дуэли в 1837 году. А ровно через 100 лет вследствие идеологической дуэли уходит из жизни Сулейман. И, как шутил вождь в одном анекдоте, «если бы товарищ Пушкин жил не в ХIХ-м, а в ХХ-м веке, он все равно бы умер в 37 году». Очень похожие две трагические судьбы. История действительно циклически повторяется... Сулейман – особая поэтическая вершина в лезгинской и дагестанской литературе. Его поэзия – плодоносящая ветвь на могучем древе лезгинской поэзии, корнями связанная с тысячелетней богатейшей историей и культурой лезгин. Стальский возник не на пустом месте, а стал логическим продолжением творческой деятельности лезгин, созидавших свою поэтическую сокровищницу в разные эпохи. Если поэзия Етима Эмина – вершина любовной лирики, то творчество Сулеймана Стальского воспринимается как вершина мудрости лезгинской поэзии. Сегодня на Кавказе (да и на всем постсоветском пространстве) происходят процессы, которые порой напоминают времена гражданской войны и годы становления советской власти. Наша судьба, судьбы всех народов России сегодня напрямую зависит от судьбы самой России. И как же сегодня не вспомнить слова великого провидца Сулеймана Стальского, обращенные к Дагестану, к Кавказу, к России: Шумит базар на все лады, Народ стоит толпой, Кавказ! Нам всем не миновать беды, – Что сделали с тобой, Кавказ? // С одним поплачет, заведет С другими ссору в свой черед. Меняя мужа каждый год, Стал ветреной женой, Кавказ!» (Перевод Н.Ушакова). Кавказ, кого ты наплодил? Ты каждый год брюхатым был И множество щенков родил…Ты сукой мне казаться стал! (Перевод Е.Чеканова). «Россия, мне откликнись ты! Ты – жернов, но вращенья нет! Топтать твой сад хотят скоты, У них стыда, смущенья нет!» (Перевод С.Липкина). Пришло время очистить светлый родник поэзии Сулеймана от всего наносного и легковесного, очистить его «отару чистых тонкорунных овец» от «чужих грязных свиней», как говорил поэт. Нуждаются в восстановлении и многие стихи, вошедшие в известные сборники под другими названиями и с перевернутым содержанием. Сегодня возвращение наследия Стальского в нашу культуру происходит на основе нового понимания его творчества, с учетом найденных и опубликованных в последние годы неизвестных стихотворений поэта. В 2014 году издана книга стихов Сулеймана Стальского в прекрасных переводах Евгения Чеканова, где в полный голос звучат стихи одного из ярчайших поэтов ХХ столетия. [13]. Читая Стальского, создается впечатление, что многие его стихи сложены сегодня. Так они созвучны с сегодняшними реалиями. Кто сказал лучше о всегда меняющейся политических и экономических катаклизмах в России? Мир дураков тому виной, Что Сулейман лежит больной. Ведь он на глупость шёл войной, Война нужна ли, не узнав. («Иной ярится, словно скот…»); Сороку – «куропаткой» звать, Гадюку – «рыбой сладкой» звать, И «мёдом» дрянь украдкой звать… А если «мёд» вонять начнёт? («Свобода – не бесценный дар») Прах побери тебя, Кавказ! Тебя, как горсть земли, – ведь так? – Забрать намерены у нас Те, кто гостить пришли, – ведь так? // Доколь терпеть? Любой урод Мочу на нас бесстыдно льет. В краю у нас свой обмолот Наладили врали, – ведь так? («Прах побери тебя, Кавказ!..») Друзья, наш путь неверным стал, Мы все в тупик зашли, ведь так? По слухам, близится обвал И крах родной земли, – ведь так? («Друзья, наш путь неверным стал…»). (Переводы Е.Чеканова). [13]. Сулейман Стальский был великим провидцем и намного опередил свое время. Так что ошибочен вывод Е.Добренко в отношении творчества Стальского, что эта «устная культура уже не была органичной», что «в ходе модернизации она теряла свои основные признаки». Наоборот, устная поэтическая культура Сулеймана Стальского и других лезгинских поэтов устного творчества не завершилась со смертью своих авторов, а стала письменной и живет в поэтической культуре не только лезгин, но и других народов, на языки которых переведены неискаженные стихи. И все же лучше всего за Сулеймана говорят его всегда злободневные стихи. Воистину, наследие великих мастеров неподвластно времени. В этом еще раз убеждаешься, перечитывая мудрые и вещие стихи Сулеймана. Читайте, переварите в себе, и только после дайте окончательные оценки. | |
| Категория: Мои статьи | Добавил: Фаиз (18.01.2016) | Автор: Фейзудин Нагиев E | |
| Просмотров: 685 | Теги: |